Андрей Мартьянов

Марина Кижина

Низвергатели легенд

Джарре: прелюдия

Русский, немец, француз и мафия

Кувшин летел медленно, по параболической траектории, переворачиваясь в воздухе и плюясь капельками красного вина, остававшегося на донышке к моменту взлета. Поступательную силу для движения глиняному сосуду сообщила рука человека, уверенного, что оное вместилище благополучно минует все преграды и достигнет цели, поразив объект в наиболее уязвимое место, а именно – голову. Голову королевского сержанта, каковой представлялся наиболее опасным противником из-за своего громадного роста и меча, более напоминавшего заточенную рессору пятитонного грузовика.

Век двенадцатый, слава Богу, пока не обогатился понятиями о средствах противовоздушной обороны, и тяжелый снаряд примерно через семь десятых секунды вошел в соприкосновение с бычьим лбом дюжего сержанта, на чьей синей тунике красовались нашитые лилии Капетингов. Раздался неслышный в общем гаме хлопок и черепки кувшина разлетелись в стороны, поражая по касательной французских солдат, обступивших командующего операцией здоровяка. Последним вреда причинено не было, однако они еще пуще разобиделись.

Далее трактирная артиллерия начала использовать все, что подворачивалось под руку. Особо драгоценным вооружением являлись громоздкие деревянные кружки, обладавшие прямо-таки фатальной убойной силой, и металлические лампы. Когда боезапас иссяк, стало ясно – впереди грядет бой в прямом контакте с неприятелем и использованием оружия ударно-дробящего действия, то бишь отломанных ножек столов, деревянных сидений лавок и, возможно, черенков погасших факелов.

Ушедшие на время обстрела в глухую оборону французы нехорошо заулыбались. Во-первых, на их стороне имелся численный перевес и они держали стратегическую инициативу, отрезав вражинам путь к ретираде в сторону двери кабака. Во-вторых, они рассчитывали немедленно провести маленький блицкриг, вынудить противника к безоговорочной капитуляции, а вслед долго использовать право на репарации в виде топтания побежденных ногами и право контрибуции, заключавшееся в изъятии у таковых кошельков, явно тяготивших широкие пояса. Однако победа достается лишь в сражении, и супостаты не подавали вида, что желают поднять позорный белый флаг.

– Kisa, poberegite pensne, – громко высказался на незнакомом языке представитель немногочисленной армии, противостоящей подданным короля Филиппа-Августа, и задумчиво добавил: – Po moemu zvizdets.

Слово «zvizdets» было красивое, быстрое и стремительное, будто полет арбалетного болта. Человек произнес его голосом, в котором утонченно сплелись презрительные и пессимистичные интонации – он словно предрекал скорое поражение, но давал понять, что сдаваться на милость победителя нежелательно по многим причинам. Конечно, этот последний и решительный бой окажется безнадежен, как больной проказой на последней стадии. Бить будут долго, больно и изощренно, даже если сложишь оружие, а если нет – грядущая потасовка чревата разбитой головой, сломанным носом, кровью в моче в течении нескольких дней и потерей уважения к самому себе. Вдобавок, придется компенсировать хозяину таверны все неудобства и разорения – проигравший не только плачет, но и платит.

– Sheisen Gott! – это уже на более понятном наречии. Ругательства со временем не меняются, и каждый, кто хоть раз сталкивался с подданными кайзера Фридриха Рыжебородого, мог понять, что рыжий мессир в кожаном светло-коричневом колете богохульствует: – Срань Господня, они же нас просто задавят! Der Teufel!

На небритых рожах франков нарисовалось понимание и согласие. Задавим. Еще как. Запросто.

Уязвленный кувшином сержант тряхнул головой, будто просыпающаяся собака. Сосуд не особо повлиял на его боеспособность, благо толщина костей черепа у славного воина, на непредвзятый взгляд, превосходила толщину досок кабацких столов раза в полтора. Увидев, что неприятель подавлен и деморализован, бугай демонстративно отстегнул пояс с мечом, бросив его кому-то из своих, и сжал кулаки. Впечатляло. Два эдаких покрытых черной шерстью живых бочонка размером с голову охотничьего мастино. Такие люди нужны Франции! С ними мы выиграем войну в Палестине! Монжуа Сен-Дени!

Хозяин заведения благоразумно укрылся за стойкой и теперь, во время краткого затишья перед бурей, шевелил губами, подсчитывая уже причиненный и возможный ущерб. Сумма получалась немаленькая, однако прибывшие с севера благородные мессиры выглядели людьми обеспеченными. Три или четыре разбитых стола, столько же скамей, посуда, свечи… Плюс еда и вино. Набегает около двух французских ливров. Если, конечно, округлить.

– О нет! – трактирщик внезапно издал стон, шедший из самой глубины его бессмертной души, обуянной неприглядным грехом стяжательства. То, что он увидел, повернувшись к дверям на шум, являлось одновременным воплощением Страшного суда, Апокалипсиса и семиглавого зверя с вальяжно развалившейся на холке сего богомерзкого животного вавилонской блудодеицей.

Ангел, как и предрекал Иоанн Богослов тысячу лет назад, вострубил: ввалились сицилийцы. Не меньше десятка голов. Это грозило полнейшей, грандиозной и чудовищной катастрофой, по сравнению с которой извержение Этны покажется невинным фейерверком на день святого Николая. Если семеро франков без особого труда управились бы с тройкой повздоривших с ними мессиров из Нормандии и благополучно отправились восвояси, то сицилийская mafia [1] разнесет дом вдребезги и пополам! А потом подожжет развалины и пописает сверху! Град и саранча, мор и чума!

Хозяин, направляемый чувством самосохранения, начал планомерный отход к двери в кухню. Сейчас находиться в общей зале стало не просто опасно, а самоубийственно. С интересом наблюдавшие за дракой служки, почуяв запах жареного прекратили ставки на победителя и порскнули прочь, уподобившись напуганным тараканам.